Ненаучный, но практический художественный вымысел, основанный на реальных событиях. Часть 6

Предыдущая часть. 

— Ты что такой взъерошенный? – спросил Михалыч, когда я вошел в кабинет. Он был один. Я рассказал ему о состоявшемся разговоре со следователем, перемешивая содержательную часть своего монолога тезисами более доступными для восприятия и точно отражающими мое эмоциональное состояние в отношении случившегося. Выражался я, видимо, излишне громко и Михалычу это было по душе.

— Борисыч, сходи уволь Вику Измайлову, — прервал он меня.

— Зачем? – не понял я его.

— Ну, я думаю, тебя «отпустит», а потом все обсудим. Что тебе, в первый раз что ли? Завтра назад примешь!

— Блин, Михалыч, — рассмеялся я, — Умеешь ты волну сбить! Что сам думаешь по поводу второго эксперимента?

Михалыч развел руками. Очевидно, что он, как и я был возмущен такой откровенной процессуальной эквилибристикой следствия. Хотя, чему удивляться? Процессуальная деятельность современного следствия на этом построена в большинстве случаев. Как-то в непринужденной беседе с одной барышней следователем я невзначай поинтересовался, хорошо ли она знает уголовного-процессуальный кодекс.

— Не переживайте, Владимир Борисович, у меня все в порядке с уголовно-процессуальным законодательством, — слегка высокомерно ответила мне молодая особа. – Как-то же мы справляемся здесь с вашими адвокатскими происками и дела в суд направляем.

— Да, этого у вас не отнять, — подыграл я. Спешить мне было особо некуда, я стоял около тумбочки в пол оборота к следователю и фотографировал материалы только что законченного уголовного дела. Следователь что-то писала и периодически раздраженно поглядывала на меня.

Мне было понятно, чем я ее раздражаю. Дело в том, что я на 217-й фотографирую дело полностью, от корки и до корки, все листы в пронумерованном виде, включая обложку. Удобно, знаете ли! Потом фотографии собираются в один файл PDF-формата, один том – один большой файл. Работать в суде потом с таким материалом – одно удовольствие. Даже с телефона можно!

— А в чем, по-вашему, назначение уголовного судопроизводства? – снова спросил я, после некоторой паузы, не отрываясь от своего занятия.

— Как в чем? – удивилась девушка, — Раскрывать преступления и направлять дела в суд!

Я прервался и посмотрел на нее. Судя по широко раскрытым глазам, которыми она в это время на меня смотрела, я понял, что она искренне верит в только что сказанное.

— То есть, вы полагаете, что итоговым результатом предварительного расследования по уголовному делу является направление этого дела в суд? – уточнил я, возвращаясь к своему занятию, определенно намереваясь продолжить интригу.

— Конечно! – голос барышни даже не дрогнул.

— А как же статья шестая УПК РФ? – я продолжал раскручивать сюжет.

— В смысле, статья шестая? – не поняла меня собеседница, оставила свое сочинительство и как-то более динамично стала стучать по клавишам клавиатуры, периодически перекладывая правую руку на «мышь».

«Не знает», — предположил я, — «В Интернет полезла, явно УПК читала не раньше, чем с третьего раздела».

Я продолжал свою работу и боковым зрением наблюдал за следователем. Вот она перестала стучать по клавиатуре и жестко зафиксировала взгляд на мониторе. Правая рука лихорадочно начала крутить колесико «мыши». Остановилась. Видимо, нашла, что искала. Зрачки быстро-быстро стали перемещаться слева на право и обратно. Читает. Быстро читает, не поймет, о чем речь и в чем подвох. Ага! Глаза уже не так бегают. Перечитывает не спеша, вникает. Неожиданно взгляд стервенеет! Дочитала, поняла. Остервеневший взгляд перевела на меня. Тихо меня ненавидит, но ничего сделать не может. Молчит. Скорее всего, ничего не скажет и разговор продолжать не станет. Так и вышло!

А действительно, что можно сказать, если смысл написанного в законе назначения уголовного судопроизводства даже рядом не стоял с той концепцией, которой придерживается все государственное обвинение и суды, и которую прививают руководители следственных органов своим подчиненным следователям. Ведь на самом деле большинство следователей, не важно из каких структур, искренне верят, что расследовать преступление и направлять уголовное дело в суд – это одно и то же!

— Михалыч, короче, будем купировать ситуацию при проведении повторного эксперимента, — заговорил я, привлекая внимание коллеги и затягивая его в процесс подготовки этого самого купирования, — Звони Валерию, пусть гонит свою тачку на сертифицированную диагностическую станцию и получает там диагностическую карту, из которой бы следовало, что его машина, включая внешнее освещение, технически исправная. Сам готовь проект заявления о том, что автомобиль, который предоставили следователи, не имеет подтверждения своей технической исправности и не может быть использован для проведения экспериментальных действий. Заявим об этом перед началом следственного эксперимента.

— Думаешь, не догадаются они свою «коляску» поверить, приедут без диагностической карты? – задумался Михалыч.

— Предположу, что никто в следствии, в принципе, не готовится к такому развитию событий, ответил я. – Риск, конечно, есть, что кому-нибудь придет в голову подстраховаться, но считаю этот риск допустимым. Привезут карту, будем действовать по ситуации. А так, если получится, опорочим потом результаты эксперимента.

— А мы свою карту как в дело впихнем? – разумно поинтересовался Михалыч.

— Вопрос, конечно? Ходатайством не прокатит…

— Давай его в качестве приложения к заявлению укажем, а в заявлении напишем, что настаиваем на участии в эксперименте своей машины. Он нам все равно откажет, поскольку смысла нет второй раз прогонять эксперимент с нашей машиной, а бумага в деле останется.

— Согласен. Давай так и сделаем, — согласился я с коллегой.

На повторный следственный эксперимент полицейские пригнали практически новый автомобиль такой же марки, что и у Валерия. Стекла и отражатели фар не имели ни одной царапины, сверкали как кремлевские звезды, в отличие от стекол на автомобиле Валерия, которые уже были изрядно пошарпаны встречными абразивами.

Как и следовало ожидать, после взаимных приветствий, между нами и следователем началась странная дискуссия.

— Уважаемый, — начал я издалека, — Насколько я припоминаю, в прошлый раз в эксперименте принимал участие эксперт-автотехник и никаких замечаний от него в части технической неисправности используемого автомобиля не поступило.  С чем связано ваше решение, не поясните нам?

Рядом со мной стоял Валерий. Предположу, что он особо не погружался в содержание происходящего, но четко исполнял свою роль, выражая своим лицом молчаливое недоумение в адрес следователя. Следователь молчал, игнорировал и мой вопрос, и недоумение Валерия, продолжал заполнять титульный лист протокола следственного действия.

Я понимал, что задал риторический вопрос и ответа на него от следователя не дождусь. Его намерения «покатать» нас на новеньком автомобиле были очевидны. Не знаю, его ли это было решение, или он исполнял указание руководства, но к намеченной цели он двигался, что называется, «на бетоне». «Мне бы тоже нечего было ответить», — подумал я, представив себя на месте следователя, выдержал паузу и продолжил:

— И из чего бы нам сделать вывод, о том, что автомобиль, который вы пригнали, соответствует ГОСТу? У вас есть диагностическая карта?

В ответ снова последовало молчание. Следователь и эксперт приступили к разметке проезжей части для эксперимента, выставили автомобиль на исходную. Михалыч в это время демонстративно сфотографировал оптику экспериментального автомобиля и направился к машине Валерия с этой же целью. Было очевидно, что диагностической карты у полицейских, как мы и рассчитывали, не было. Нам нужно было найти момент, чтобы сделать заявление и занести в дело свою карту. Сделать это предполагалось в стадии, когда нам разъяснят права перед началом следственного действия и предложат это сделать.

Однако, все пошло не по сценарию. Правоохранители явно намеревались устранить препятствия для привлечения Валерия к уголовной ответственности, причем, любой ценой. Права нам никто разъяснять не стал. Около экспериментального автомобиля собрались все, Валерий, мы с Михалычем, понятые, следователь, эксперт. Михалыча следователь прогнал, как лицо, не имеющее процессуального статуса по делу, и предложил Валерию сесть за руль автомобиля, осмотреть дорожную обстановку и сообщить о ее восприятии. Нужно было импровизировать…

— Я прошу прервать следственный эксперимент, — обратился я к следователю. – Мне нужно переговорить с моим подзащитным.

— Пожалуйста! – развел руками следователь.

Мы отошли в сторону, подошел Михалыч.

— Валерий, я предлагаю не участвовать в следственном эксперименте, — обратился я к подзащитному.

— В смысле? – не понял Валерий. Михалыч тоже посмотрел на меня с недоумением.

— Ну, прямо отказаться от участия в следственном действии у нас нет процессуальной возможности, но я считаю, что сесть в машину и озвучить свое восприятия дорожной обстановки в части видимости препятствия для движения с рабочего места водителя – это, в некотором смысле, показания. А вы можете себе позволить не давать показаний против самого себя. Будем считать, что положения статьи 51 Конституции РФ перед началом следственного эксперимента вам были разъяснены.

— Ну да, не станет же он потом говорить, что права не разъяснил, — улыбнулся Михалыч, имея ввиду следователя.

— Я тоже могу эти права подзащитному разъяснить, так что, тут замкнутый круг, никуда не денешься. Конституцию они же не отменят! 

— Владимир Борисович, делайте, что считаете нужным, поддержал меня Валерий и мы вернулись к месту проведения следственного действия.

Следователь повторил предложение Валерию проследовать за руль автомобиля. Валерий не сдвинулся с места, стоял и молча смотрел себе под ноги. Следователь посмотрел на него, затем, вопросительно на меня.

— А знаете, — начал я, не дожидаясь очевидного вопроса, — Мы решили сегодня воздержаться от показаний.

— В смысле? — не понял следователь и уставился на меня.

— В смысле положений статьи 51 Конституции РФ, мой подзащитный имеет право не свидетельствовать против самого себя. В прошлый раз при аналогичных условиях на эти вопросы мой подзащитный дал исчерпывающие ответы. Делать это повторно – защита не видит необходимости, — пояснил я нашу позицию официальным тоном, обоснованно полагая, что все сказанное следовало бы занести в протокол.

— То есть, вы отказываетесь участвовать в следственном действии? – попытался перевернуть ситуацию следователь.

— Ни в коем случае! – заметил я. – Мы участвуем, фиксируем результаты, знакомимся с протоколом следственного действия, делаем заявления, если они появятся. Само собой, подпишем сам протокол. Мой подзащитный просто не станет свидетельствовать против самого себя в части восприятия им экспериментальной дорожной обстановки, полагая, что неоднозначность результатов этого эксперимента и предыдущего может ему навредить. Можете занести это в протокол следственного действия.

Наступило молчание. Такого разворота событий явно никто не прогнозировал, готового решения у полицейских не было. Следователь вопросительно посмотрел на эксперта. Тот молча устранился, не желая давать советы в пикантной ситуации и тем самым принимать на себя ответственность за возможные последствия.

— Что вас смутило? – поинтересовался я и пришел следователю на помощь. – Привлеките незаинтересованного статиста, понятые есть, сажайте его за руль и с его слов получайте экспериментальные данные.

С моей стороны это был «ва-банк», чистой воды импровизация. Риск, на мой взгляд, недопустимый и состоял он в том, что в качестве статиста следователь мог привлечь аффилированное к полиции лицо, которое выдавало бы такие экспериментальные данные, которые неминуемо привели бы Валерия на скамью подсудимых. Однако, ставка была на то, что следователь не готовился к такому развитию событий и ночью на трассе в трехстах километрах от Астрахани такого статиста, которого можно было бы процессуально красиво ввести в игру, в его распоряжении не было. Из возможных вариантов это были водитель автомобиля, на котором следователь и эксперт приехали из Астрахани и двое сотрудников ДПС, обеспечивающих безопасность эксперимента.

«Гайцы» не годятся априори, в силу своей порочности для использования в таких целях, от водителя я рассчитывал отбиться публичными заявлениями в протокол о сомнениях в его незаинтересованности и беспристрастности. К тому же он тоже мог быть сотрудником полиции. То, что следователь рискнет снова откладывать эксперимент, было маловероятным. Слишком громоздкое, с точки зрения организации, мероприятие!

Оставалась бригада электриков, которые отключали освещение на перекрестке. Их автовышка стояла на перекрестке, метрах в пятидесяти от нас. Следователь как будто читал мои мысли и направился к ним. Я последовал за ним чтобы исключить возможность хоть какого-то инструктажа статиста по дороге к месту проведения эксперимента. Градус конфронтации повышался. В современных условиях, когда практически каждый обеспечен индивидуальными средствами аудиозаписи и видео фиксации происходящего, давать потенциальному участнику следственного действия не процессуальные инструкции или указания очень рискованно. В лучшем случае, можно досрочно завершить карьеру, в худшем… Ладно, не будем о грустном! Тем более, что дальнейшее поведение следователя следует оценить, как разумное. Когда мы подошли, он представился сам, представил меня как защитника подозреваемого, разъяснил, что требуется.

Недовольные лица электриков однозначно указывали на то, что работягам не очень хочется участвовать в заморочках полиции. Всем своим видом они этого не скрывали. Но паталогический страх большинства обывателей навлечь на себя предполагаемые проблемы от правоохранительных органов, не позволили им открыто отказаться. Заминка состояла в том, кому идти – водителю или электрику. В конце концов, взаимная «торговля» закончилась тем, что свалили все на водителя, как на лицо профессионально более близкое к теме происходящего. Последнему этот бредовый аргумент крыть было нечем, и он согласился.

Формальности, связанные с интегрированием статиста в происходящее действо, были завершены, и он забрался в машину. Следователь еще раз разъяснил ему, что он должен оценить, а мне показалось необходимым дать ему критерии этой оценки.

— Я думаю, — начал я, обращаясь к следователю так, чтобы меня услышали все, — Вам следует еще разъяснить статисту, что видимость пешехода должна быть гарантированной, он не должен присматриваться, должен хорошо видеть всю фигуру, а не ее часть или фрагменты одежды, или обуви.

Следователь зло посмотрел в мою сторону, а я, воспользовавшись тем, что он молчал, решая, видимо, как ему реагировать на мой выпад, продолжил:

— Мы же понимаем, что эксперимент проводится в статике, а дорожно-транспортное происшествие – в движении. Мы все сейчас знаем, что там впереди на дороге есть человек, а в реальности водитель опасность не предполагает и должен реагировать на нее в момент обнаружения…

— Это и так очевидно! – прервал меня следователь. – Следственным действием руководит следователь и он сам решает, что разъяснять, а что нет.

Это было, конечно, не совсем тактично со стороны следователя, но я не стал возмущаться. Судя по выражению лиц понятых и статиста, слушавших меня с неподдельным интересом, были все основания полагать, что мой импровизированный инструктаж достиг цели. 

Продолжение.